— Я тебе всё прощу! — почти закричала она. — Я тебя наперёд прощаю, чтобы ты ни натворил!

— Наташ, а ты про ребёнка не пошутила? — донёсся до неё смущённый голос Кирсанова. — Мне Николай Яковлевич сказал, что ты и вправду…

— Нет, не пошутила. Подожди, а папа-то откуда знает? Я ничего не говорила ему.

— Стало быть, ты сейчас, — Кирсанов не заметил её вопроса, — носишь в животике?

— Да.

— Ты уже почти мама…

Алексей задумался о чём-то, затем спросил:

— Наташ, ты спать хочешь?

— Нет, теперь уж не лягу. Буду рассвета дожидаться.

— Знаешь, давай я к тебе приеду. Пожалуй, так будет лучше…

Он повесил трубку.

Наташа радостно вспрыгнула и, шлёпая босыми ногами, помчалась на кухню, чтобы поставить чайник. В коридоре она увидела, что дверь в кабинете Николая Яковлевича виднелся свет ночной лампы.

— Папа? Папа, ты всё ещё не спишь?

Она быстро прошла в кабинет отца.

Николай Яковлевич сидел за столом, глубоко задумавшись, положив голову на подставленную под щёку правую руку. Свет лампы выхватывал из темноты растрёпанные седые волосы, сморщенную щёку, красный стёганый халат, плечо, отвёрнутый рукав, из которого высовывалась худая желтоватая рука. Он сидел так, будто задумчиво разглядывал свою любимую фотографию с античной женской головкой.

— Папа, ты спишь?

Наташа подошла к отцу и склонилась к нему. Глаза Николая Яковлевича были закрыты. Она тихонько потрясла его за плечо, и он мягко завалился на бок. Рот его открылся, нижняя челюсть безвольно отвисла.

Смерть

Стоя на арене Большого цирка, Гай смотрел на свою мать. Её окружали хорошо знакомые Гаю патриции, облачённые в расшитые золотом тоги. Антония, переговариваясь о чём-то с напомаженным Луцием Прокулом, изредка поглядывала на толпившихся внизу преступников, которых вскоре должны были сожрать львы, но не узнавала Гая.

Она не могла узнать его. Он был бородат, всклокочен, грязен и одет в лохмотья. Если бы он мог крикнуть ей, позвать, обратить на себя внимание… Но он не мог. У него отсутствовал язык…

Снова и снова Гай возвращался к тем событиям, которые привели его на арену цирка, где ему предстояло погибнуть на глазах у тысяч римлян. Снова и снова он вспоминал бой, погоню за бриттским наездником…

Он рухнул с обрыва, долго рыскал по лесу и наконец вышел к неприметной хижине на берегу небольшого озера. Там он увидел умывавшуюся девушку. Он бросился к ней, что-то крича и спрашивая. Она побежала от него, споткнулась. Он рывком поднял её с земли и оторопел. Перед ним была Браннгхвен, но очень молодая. Гай был так ошеломлён, что не сразу понял: он встретил вовсе не ту Браннгхвен, которая родила ему сына, а совсем другую женщину. В одно мгновение он словно обезумел, хорошенько встряхнул девушку, начал кричать ей о своей любви и о её предательстве. Затем ударил её, повалил на скользкие прибрежные камни и принялся насиловать…

После этого появился длинноволосый бородатый старик. Нож в руке старика едва не перерезал Гаю горло, но девушка закричала:

— Остановись, Блэйддун!

Гай не сразу понял, что попал к тому самому друиду, который лишил жизни Траяна Прекрасноликого. Но постепенно до римлянина дошло, что он изнасиловал не ту Браннгхвен, которую искал, а её дочь. Её тоже звали Браннгхвен, она была дочерью Траяна и, соответственно, сестрой Гая.

— Почему ты не поспешил мне на помощь, Блэйддун? — спросила девушка. — Ведь ты находился рядом.

— Да, я стоял неподалёку и всё видел, — кивнул друид. — Если бы я помешал этому римлянину, то предсказание не сбылось бы…

— Предсказание! Ты живёшь только этим предсказанием! Тебя не интересуют люди! Только это проклятое пророчество на уме!

— Теперь оно сбылось.

— Ещё нет, Блэйддун. У меня пока ещё не родился сын от этого чужеземца.

— Сын родится, моя Белая Душа, — убеждённо ответил старик.

— А если нет? Неужели ты убьёшь невинного человека?

— Невинных завоевателей не бывает. Невинных насильников не встречается. Но если ты пожелаешь, я сохраню ему жизнь до того момента, пока ты не убедишься, что в тебе зреет плод. Только объясни мне, почему тебя вдруг обеспокоила судьба какого-то римлянина?

— Если пророчество говорит правду, то этот римлянин — мой брат. Не забывай об этом.

— Он всё равно умрёт.

— Но не сейчас, — твёрдо произнесла Браннгхвен, и её глаза вспыхнули огнём.

Всё это время Гай лежал на спине, а друид давил ему на грудь коленом. Силе этого седовласого старика мог позавидовать любой юноша.

Друид усмехнулся:

— Ладно. Пусть живёт до поры. Но не надейся, что ты сумеешь поговорить с ним. Я не желаю, чтобы этот паршивый щенок замутил тебе голову своими россказнями.

Крепкие узловатые пальцы дёрнули Гая за подбородок, мелькнул нож, лезвие молниеносно ударило в рот, обожгло, и старик швырнул на землю его отрезанный язык. Друид действовал стремительно, поэтому нож, несмотря на всю ловкость хозяина, проткнул Гаю правую щёку.

Почему всё случилось именно так? Неужели виной всему была беспечность? Но никто не мог упрекнуть Гая в беспечности. Когда он чувствовал откуда-то угрозу удара, он старался предотвратить его, избежать самой ситуации, в которой мог случиться смертельный удар. Может быть, он чересчур полагался на свои силы и свою уверенность? Неужто это привело его к землянке Блэйддуна и подставило под острое лезвие клинка? Ужели это и есть рука Фортуны?

Вспомнив удар ножа, Гай прикоснулся к щеке, на которой теперь белел широкий шрам. С тех пор ему пришлось испытать на себе много всяких ударов…

Он обернулся, оглядывая арену цирка.

Лучше бы он погиб от удара друидского ножа. Сколько пришлось изведать ему такого, о чём он даже не думал никогда! Благородный римлянин прошёл сквозь унижение тюремных подвалов, его белая кожа познала жало кнута, тяжесть кандалов, огонь клейма…

Стоявшие позади Гая люди молчали. Они мучительно ждали приближения смерти.

Раньше Гай взирал на такие казни с мягких подушек, чувствуя над собой ритмичное покачивание опахала. Глядя на обречённых, он имел привычку потягивать прохладное вино из изящного кубка и философствовать, упиваясь ясностью своих юношеских мыслей.

Теперь он находился среди тех, кому предстояло быть разорванным на куски. В десятке метров от него сидела его мать, но он не мог позвать её.

Он поднял руку, помахал ею, привлекая внимание Антонии, но римлянка не обратила внимания на его жест.

Сколько ещё знакомых лиц было здесь? Сколько ещё знакомых глаз смотрели на него сейчас и не узнавали? Сколько ещё зрителей потирали руки в предвкушении кровавого зрелища? Сколько голосов будет восторженно кричать львам, чтобы они рвали тело Гая помедленнее, дабы насладиться агонией умирающего?

Гай ощутил слабость в ногах.

За что ему такая доля? Зачем младшая Браннгхвен остановила замахнувшегося ножом друида? Сколько он прожил в их лачуге? Месяца четыре…

Блэйддун держал его в углу хижины на цепи, которую он добыл когда-то у римлян. Цепь сковывала пленнику руки и шею. Гай мог немного двигаться, но не мог освободиться. Девушка кормила его с рук, и Гаю казалось, что он не любил так сильно никого в своей жизни, как эту Браннгхвен.

Гай вспомнил, как Блэйддун вернулся однажды с охоты, сбросил со спины тушку оленёнка и сказал:

— Сегодня я должен убить римлянина.

— Почему? — чуть ли не вспрыгнула девушка.

— Я вижу, ты чересчур привязалась к нему. Это плохо. Очень плохо.

В его руках появился знакомый Гаю нож.

— Прошу тебя, Волк, оставь его в живых! — взмолилась Браннгхвен.

Ах, зачем она уговорила старика, подумал Гай, отводя глаза от беззаботно улыбавшейся Антонии. Его мать блистала красотой пуще прежнего. Она ничуть не постарела за то время, пока Гай жил в Британии, а затем мучился на галерах. Антония была прекрасна. Она словно сияла. Длинные золотые подвески вспыхивали в лучах солнца и отбрасывали переливчатый свет на её лицо. Большие чёрные глаза матери иногда задерживались на бородатом человеке с огромным шрамом на щеке, но не узнавали его.